И у нас началась “вторая транспортная тревога” — срочная переброска войск и формирование Румынского фронта. Буквально из ничего — штаб пришлось делать на основе Одесского военного округа, армии собирать с миру по нитке, артиллерию снимать даже из действующих частей.

Австрияков остановили на подходе к границам империи, но на волне наступательного порыва они заодно вздрючили и Сербию, добравшись аж до Македонии. И вот там они узнали, что такое “война всех против всех” — македонские подпольщики-революционеры-партизане-террористы, бог весть, как их называть, обожали всякую власть, а уж оккупантов особенно. Воевать с дезорганизованным тылом у австрийцев даже при немецкой помощи выходило не очень и фланговый удар англо-греческих войск при поддержке черногорцев опрокинул фронт Центральных держав на Балканах.

Ко всем военным головнякам у нас состоялось своего рода пополнение рядов. Булгаков долго и настойчиво добивался аудиенции, при этом таинственно умалчивал о причинах. Пришлось выкроить время.

Философ пришел не один, а в составе целой депутации, среди которой я знал Максима Горького и волосатого, в бархатной блузе Николая Бердяева. Последнего я помогал вытаскивать из вологодской ссылки, куда его упекли за несколько резких статей, от которых выло все церковное начальство. Третий, круглолицый и светлоглазый оказался Александром Богдановым, некогда лечащим врачом Бердяева и членом ЦК эсдеков, четвертый, с козлиной бородкой и в пенсне, предпочел молча сесть в уголке.

Разговор взял в свои руки Богданов, напористо обрисовав мне идеологию “богостроительства”, особенно упирая на то, что она во многом совпадает с практикой “небесников”.

— И потому я полагаю взаимовыгодным шагом вступление в вашу, Григорий Ефимович, партию, нашей группы “богостроителей”, — резюмировал Богданов под одобрительное хмыканье Горького и благосклонные взгляды Булгакова и Бердяева.

Я аж икнул — нас и так честят левыми и радикалами, а тут еще самые натуральные эсдеки желают войти в партию! Правые в Думе с ума сойдут от таких раскладов, но, с другой стороны, повышаются возможности для политического маневра в будущей думе, да и неготовые к сотрудничеству социалисты лишаются части своих возможностей. И это не говоря о пере Горького!

— А как же ваше партийное руководство, Александр Александрович? — все-таки уточнил я. — Вот ей-богу, ни мне, ни “Небесной России” не нужны свары с эсдеками.

— Наше партийное руководство, — ответил Богданов саркстически, — в лице господина Ульянова крайне увлечено деятельностью в Военно-промышленном комитете.

— Ну, Владимир Ильич же не один руководитель.

Богданов только рукой махнул:

— Ну вот я член ЦК, например. Зиновьев — смотрит в рот Ульянову, Красин и Кржижановский с головой ушли в свои инженерные дела, Чхеидзе увлечен масонством, Малиновский вообще оказался агентом охран…, ах простите, комитета государственной безопасности!.

— И все, больше никого нет?

— Остальные — своего рода непримиримые, с ними каши не сваришь, одна подпольная борьба на уме.

Интересно девки пляшут… Неужели разброд и шатания у протобольшевиков это результат моей деятельности? Эдак и загордиться можно…

— Именно так, — протирая пенсне поддержал Богданова козлобородый. — Голощекин, Свердлов и еще несколько членов ЦК и слышать не хотят о работе в Думе.

Я вопросительно уставился на него.

— Прошу прощения, я не представился — Луначарский, Анатолий Васильевич.

Оппаньки, да ведь он сам был как раз против работы в Думе! Ну, если я правильно курс истории партии помню. Нет, точно в зоопарке что-то большое сдохло…

Переход богостроителей, вопреки ожиданиям, прошел тихо — Богданов весьма верно оценил обстановку, а эсеры так вообще порадовались ослаблению своих извечных конкурентов в социалистическом движении. Теперь у нас было в Думе техническое большинство и возможность куда глубже влиять на дела в государстве. Впрочем, это означало и более глубокие контры с Царским Селом.

Но пока все, затаив дыхание, следили за событиями на фронтах. Масовая переброска австро-венгерских войск на юг ослабила карпатский фронт и Главный штаб дал отмашку Брусилову. Алексей Алексеевич не подвел и нанес несколько ударов в Галиции (я, кстати, до сих пор сомневаюсь, что там был гениальный замысел — просто били везде и сразу, в одном месте и лопнуло), и прорвал ослабленные австрийские позиции сразу в трех местах. Уже наученные прошлым опытом командиры немедленно ввели в прорывы кавалерию и броневики при поддержке самолетов, уже битые австрийцы дрогнули и покатились назад, оставив своих союзников-немцев разбираться самим.

Через неделю русские войска вышли на карпатские перевалы и казачьи лавы хлынули на венгерские равнины. Почуяв, что страна может уйти из рук, венгры во главе с Михаем Карои объявили о создании “правительства национального спасения” и затребовали переговоров, для чего в Софию срочно отправились Милюков, сэр Эдвард Грей и новый итальянский министр иностранных дел Антонио Соландра.

Быстро нараставшие брожения в Венгрии (а кому охота оставаться среди уже очевидно проигравших?) автоматически привели к брожениям и в венгерских частях, вплоть до того, что некоторые, по призыву правительства Карои снимались с фронта и сдеовали в Будапешт. Боевой устойчивости двуединой монархии это никак не способствовало, ее фронтовые районы охватил хаос — следом за венграми потянулись словаки, хорваты, чехи, русины и прочая, прочая, прочая… Не имея возможности уйти всем полком, они попросту дезертировали тысячами и вскоре затрещавшая по всем швам империя с грохотом обвалилась.

Немцы успели только оккупировать Богемию с ее заводами и эта новость вызвала резкий скачок желающих записаться в Чехословацкие легионы среди находящихся у нас в плену чехов и словаков. Русские войска, занявшие Мишкольц и Кошице, где их встречали цветами, развернулись на Краков, немцы спешно снимали войска с Западного фронта, чем тут же воспользовались союзники.

Французы начали наступление в Бельгии, английский флот совершил набег на базу в Киле, протащив торпедные катера на коммерческих кораблях под нейтральным флагом. Пофиг, что из двух десятков катеров немцы утопили больше половины, зато веера торпед нанесли Кайзерлихмарине невосстановимый в ближайшие год-два ущерб, а значит, немецким морякам пришлось запереться в базах, как недавно австрийским.

А еще англичане и французы наконец-то скопировали “Святогоры” и принялись методично долбить фронтовую логистику бошей…

Так что телеграмме Макса цу Фюрстенберга, в которой он “выкинул белый флаг” и попросил мирные переговоры — я даже не удивился.

Эпилог

1915, Санкт-Петербург

5:30, крыша небочеса “Россия”

Каждый рассвет уникален. Мало что может сравниться по красоте с тем мгновением, когда первый солнечный луч появляется из-за горизонта, а затем весь город, улица за улицей, наполняется тёплым светом.

Вот белеют куполами Смольный институт, где уже не будет “штаба восстания”, и Смольный собор, от парадного входа которого идет прямая Шпалерная улица.

Вот она проходит мимо Таврического дворца, где уже не устанет караул и куда через несколько часов предстоит ехать и мне — работу в Думе никто не отменял.

Справа, за изгибом Невы дымят паровозы на путях Финлядского вокзала, перед которым не будет выступать с броневика статский советник Ульянов, товарищ председателя Военно-промышленного комитета. Еще правее встают трубы заводов Выборгской стороны, где уже кипит работа и через несколько часов откроются школы .

А Шпалерная, прямая, как стрела, идет дальше, мимо зданий Кавалергардского полка, первым из гвардейских вернувшегося в Питер. Да, заслужили и вернулись, правда, немалой ценой — почти полностью выбиты те аристократы-кавалергарды, кто служил в самом блестящем полку гвардии до войны. Жили они, может, и негодно, но умирали на фронте честно, согласно долгу и присяге, в тылах не прятались.